Работая не один год в отечественной системе исполнения наказаний, вполне аргументировано можно обосновать ее коренные отличия от лагерной действительности советского периода. По гулаговским меркам у нас отсутствует насилие со стороны администрации, а при определенной настойчивости, сопряженной с удачей, осужденный может рассчитывать на защиту своих законных интересов. Но это касается всего лишь вертикали осужденный-администрация, за пределы которой, в область межличностных отношений среди спецконтингента, выходить не будем.

Исторические контуры лагерной империи Советского Союза едва-едва касались рубежей Украины, где в подавляющем большинстве отбывали наказания лица, осужденные за нетяжкие преступления со сроком, часто не превышающим трех лет. Так было в 30-х годах, так было и в 50-е годы ХХ столетия. Наша республика была регионом с абсолютно нетипичной для лагерной прозы канвой жизни. Здесь точно не родился бы Шаламов-писатель.

Однако были в наших краях такие фигуры, чей послужной список мог стать пособием по изучению географии ГУЛАГА. С этими людьми в Украину пришло нечто большее, чем грамотность тюремщика. Запечатленная в их биографии карта Родины хорошее подспорье прояснить вопрос о месте и роли лагерного опыта в становлении отечественной криминально-исполнительной системы.

ГУЛАГ далекий.

В совсем иные условия работы был поставлен недавно прибывший с Дальстроя Иван Ферапонтович Шевченко. Не то чтобы в Украине люди были другие. Удручала налаженность общегражданской жизни. Если там, в районе Верхней Колымы, советские лозунги удобно украшали лагерный быт, то здесь им следовало придавать, кроме декоративного, еще и какое-то прикладное значение. Сама география нового места службы предполагала близость всевозможных контролирующих органов. А это, в известном смысле, повышало тревожность бывшего начальника с прииска "Спокойный" и заставляло его вникать в особенности социалистической законности.

Перевод с северо-востока страны в распоряжение МВД УССР, безусловно, было наградой Ивану Шевченко за четыре года каторжной службы в подразделениях Главного управления строительства Дальнего Севера МВД СССР. И хотя служба эта заключалась в организации каторги для других, знающие люди подтвердят - всегда оставался риск самому полезть в шахту.

Итак, год 1952. Прибыв в декабре к новому месту службы, «дальстроевец» Шевченко возглавляет лагерное отделение № 127 УВД Запорожского облисполкома.

Замечательным отличием местной лагерной жизни было отсутствие осужденных по политическим статьям. Это избавляло работу украинских товарищей от излишнего надрыва и пафоса борьбы с контрреволюционерами всех мастей: «троцкистами», «зиновьевцами», «правыми» разных уклонов, шпионами, диверсантами и прочими изменниками. Администрация была окружена достаточно однородным социально близким элементом. Мелкие уголовные проходимцы составляли подавляющее большинство контингента уголовно-исполнительных учреждений УССР.

Скудностью тюремной жизни Украина была обязана ряду постановлений Совета Народных Комиссаров СССР, в том числе, от 11 марта 1933 г. № 451/76сс "О разгрузке мест лишения свободы", согласно которому осужденные на срок свыше 3 лет вывозились за пределы республики в отдаленные лагеря ОГПУ. Это практика прижилась достаточно быстро. И политически вредный элемент, и отпетые уголовники, также имеющие солидные сроки, требовали не просто лагерной изоляции, а изоляции социально-нравственной, достигаемой с помощью раздражения их базовых животных инстинктов. Гулаговские широты выступали как бы естественным фоном для этой карательной политики.

Лагерное изобилие в УССР после 1943 года никак не было связано с пересмотром идеи карательной географии. Лагеря с условиями умеренного европейского климата предназначались далеко не для советских граждан. По большей части здесь содержались немецкие военнопленные, которым откровенно повезло. Их кладбища, то тут, то там рассыпанные по Украине, вряд ли покроют и десятую долю процента северных территорий, хорошо сдобренных костями cоотечественников.

Иван Шевченко знал разницу между лагерями для врагов внешних и врагов внутренних. В первых было относительно сытнее и уютнее. Голодная смерть поверженных противников не должна была омрачать, в целом, красивую идею искупления. Доблесть победителя обязывала.

Три послевоенные года службы в горьковском лагере для пленных отзывались в душе Шевченко ностальгией. Для него это был период профессионального становления как руководителя, когда появился вкус к работе, ее результатам.

Имея за плечами неплохой опыт организации лагерного труда, Шевченко убывал в 1948 году из Горького в Магадан, из ГУЛАГа внешнего в ГУЛАГ внутренний.

По прибытии в столицу Колымского края Иван Ферапонтович был представлен начальнику Северного ИТЛ Дальстроя Сиволапову. Вопреки ожиданиям Шевченко, новый руководитель при первой встрече не ставил конкретных задач, а больше говорил о себе. Иногда казалось, что начальник лагеря считал себя скорее политическим деятелем, нежели служащим МВД.

Для тех, кто хорошо знал Олександра Георгиевича Сиволапова, его мелкопоместные амбиции не были секретом. Однако неопытный в таких делах Шевченко принял патетику Сиволапова за минутное настроение. В дальнейшем Иван Ферапонтович не раз пострадает от своей "политической близорукости".

Сиволапов был славным малым. Небольшого росточка, симпатяга, с коротко стриженным грубым волосом, местами седым. Губы уложены бантиком. Живот более чем рельефен, но бодро приподнят. Походка неотделима от частого подтягивания штанов.

Подчиненные ласково называли Сиволапова «Животинушка». Начальник лагеря в тайне принимал эту всенародную любовь, объясняя ее своим природным обаянием.

Сиволапов был трогательным и сентиментальным. В правом углу кабинета начальника лагеря в скромной рамке висела выписка из приказа о его назначении на должность. Выписка была ровно на том месте, где предыдущий руководитель, держал фотокарточку погибшего на фронте сына. Подчиненные не раз заставали Александра Георгиевича в богомольческой позе возле важного документа. Для всех оставалось секретом, о чем крупный руководитель думал, изучая кадровый штамп на выписке.

Отъявленный фетишист Сиволапов более чем ценил статусные вещи. Его гордостью был трофейный Майбах. Черный красавец украшал стоянку управления Севлага. В колымской глуши это было его единственное предназначение.

Два года службы под началом Александра Георгиевича оставили у Ивана Шевченко неизгладимые впечатления. Свое нежелание вникать в тонкости лагерной науки отставной артиллерист Сиволапов компенсировал отборной руганью, которая то и дело сыпалась на подчиненных. Не без гордости начальник лагеря говаривал, что материться его учил "сам генерал Бирюзов". В этом смысле Сиволапов оставался военным до мозга костей.

Команда "Животинушки", состоявшая из трех замов, была словно продолжением его пороков: наушник, стяжатель, и балда. В силу частых подношений главк Дальстроя долго терпел севлаговских тунеядцев. Впрочем, когда эти персонажи окончательно завалили план, от них избавились.

Сиволапов дослужился до генерала и был расстрелян.

ГУЛАГ клонился к своему закату. Технократ Шевченко вполне осознавал это, наблюдая как очередные сиволаповы растачивают ресурсы Северного ИТЛ. Боясь быть заживо погребенным под обломками механизма, движимого девятитысячной армией осужденных, Иван Ферапонтович принимает решение покинуть Колыму.

Старые боевые увечья сослужили Шевченко добрую службу. Он не стал очевидцем падения дальстроевского колосса. Прозвучавшая как приговор ГУЛАГу "ворошиловская" амнистия 1953 года застала Шевченко уже в Украине.

Чем больше проходило времени, тем отчетливее Шевченко осознавал, что вообщемто там, на Колыме, его больше удручала не сама дурость животинушек-сиволаповых. ГУЛАГ потрясал абсолютными возможностями, которые открывались человеческому хламу, попавшему на командные высоты. В моральном смысле ГУЛАГ был бескраен, и это не могло не пугать. Живая рациональность технологии обращалась в гулаговской бездне к постыдному нутру человеческой природы.

Новое место службы не сулило Шевченко безоблачного будущего, проблем хватало. Однако Иван Ферапонтович обрел нечто большее, чем уютный для его ран климат и радушие земли предков. Он обнаружил, что общепринятые нормы поведения существуют в реальности. Иван Ферапонтович полюбил свою страну, когда его начальник был снят с должности за превышение норм при строительстве дачного домика.

Вырвавшись из гулаговской гравитации и обретя видимые рамки жизни, Шевченко с удовольствием и без оглядки погрузился в работу.

Лагерное хозяйство в Запорожской области было большое. Его послевоенная история связана с образованием в 1943 году лагеря для военнопленных № 100.

На момент организации этого структурного подразделения НКВД его наполняемость достигала 21 тысячу человек. С конца 1940-х годов на базе некоторых отделений лагеря, разбросанных по стройкам народного хозяйства, создаются подразделения для содержания советских граждан.

Также определенный след в истории региона оставили лагеря для военнопленных № 414 (г. Запорожье) и № 424 (г. Мелитополь), контингент которых был задействован на строительстве трассы Москва-Харьков-Симферополь. Решение о передислокации этих подразделений в Запорожскую область было принято в декабре 1948 года.

В связи с массовой репатриацией немецких и японских военнослужащих, дислоцированные на территории области лагеря для военнопленных расформировуются в январе 1950 года.

К приходу Шевченко старая лагерная инфраструктура продолжала свою жизнь, наполняясь уже контингентом из числа советских граждан.

Получив под свое начало лагерное отделение № 127 УВД Запорожского облисполкома, Иван Ферапонтович вплотную занялся решением хозяйственных задач. Это ему откровенно нравилось. Он с ужасом вспоминал севлаговские будни, когда львиная доля рабочего времени уходила на унимание административного зуда управленческого аппарата. С нескрываемым удивлением Шевченко обнаружил, что в местном органе управления "тягости и лишения службы" претерпевают всего шестеро сотрудников.

Отрадную картину дополняло тесное взаимодействие с запорожским партийным и хозяйственным активом. Привычная местная номенклатура мало отличала лагерные отделения от домостроительных комбинатов. Шевченко уже не чувствовал себя исключительно лагерным начальником. Он был естественным образом включен в общегражданскую жизнь.

В 1957 году Иван Ферапонтович возглавил исправительно-трудовую колонию № 159 при Запорожском моторостроительном заводе. К этому времени практически все лагерные отделения в республике преобразуются в колонии. На местном уровне постепенно выполняется Распоряжение Совета Министров СССР об исправительно-трудовых лагерях и колониях от 10 июля 1954 года.

Лагерная империя заметно сужается в своих границах.

Так в конце 1950-х - в начале 60-х годов зарождалась отечественная криминально-исполнительная система. Она была лишена свойственных для ГУЛАГа практик нравственной изоляции и административного упоения. Местные руководители волей-неволей оглядывались в своих действиях. Не в силу желания начальников колоний и тюрем, а в силу организации самой жизни, попавший сюда человек мог сохраниться как существо социальное.

ГУЛАГ близкий.

Не без основания был доволен собой Борис Дмитриевич Курисько, рассказывая неопытному выдвиженцу из милицейской среды о ресурсах человеческой психики.

Прошедший школу гулаговских колдобин, от дальстроевского стрелка в Магадане до хозяина Кондомского лаготделения в Южном Кузбассе, Курисько не мог кроме как со снисхождением смотреть на своего очередного руководителя.

Начальнику следственного изолятора Ивану Васильевичу Кузьменко было чему поучиться у своего нового заместителя по оперработе, охране и режиму.

Курисько разумно переубедил начальника следственного изолятора, что расширение полезной площади учреждения это не государственное дело и с подобным вопросом не стоит идти в местный исполком.

- Говорите, Иван Васильевич, строительная бригада нужна и техника в придачу, - обращался заместитель к Кузьменко.

- А какого ляда у нас по камерам с полтысячи мерзавцев расфасовано?

Слова Курисько звучали убедительно. Но, оставаясь в душе осторожным советским следователем, Иван Васильевич все же сомневался в допустимости подобных мер.

Да, с одной стороны, критикует областной аппарат, указывающий на перенаполнение изолятора, однако, с другой стороны, отсутствует какая-либо гарантия, что новоявленные строители не разбегутся как тараканы при первой же возможности.

С противоречивыми чувствами Иван Васильевич вспоминал весну 1968 года, когда групповой побег перекроил славную карьеру его предшественника.

Долго думать Кузьменко не пришлось. Спущенный сверху план расширения мощностей изолятора не был подкреплен дополнительными ассигнованиями. Тюремная "стройка века" должна была пойти хозяйственным способом.

Планомерно и без надрыва происходила внутренняя мобилизация сил и средств следственного изолятора № 1 УВД Запорожского облисполкома. За дело взялся человек, видевший как на голой и мерзлой земле вырастали и врастали в нее производственные объекты Чаун-Чукотского ИТЛ, как на далеком Южном Кузбассе термитные полчища з/к уничтожали таежные чащи.

Многолетний начальник оперативной части Кондомского лаготделения позволял себе работать вполсилы. Как объект хозяйственного освоения следственный изолятор не поражал своими масштабами. Сколоченная на скорую руку строительная бригада на треть состояла из уголовников-рецидивистов.

Это был тот социально-близкий элемент, в котором администрация могла быть уверена. Хорошо изученная история тюремной жизни рецидивиста, по мнению Курисько, была верным залогом стабильности оперативной обстановки.

В укромной беседе с рядом представителей уголовной общественности Борис Дмитриевич дал понять, что не собирается заставлять их "строить тюрьму для себя".

- Это было бы неправильно, - с пониманием кивал оперчекист.

Однако в силу перегруженности следственного изолятора и они, тюремные аборигены, должны уяснить, что не подобает людям, уважающим себя, жить в стесненных, а главное, антисанитарных условиях.

Выход из этой тупиковой ситуации Курисько видел один: стимулировать к работе, к хорошей работе тех, кто не связан многочисленными обетами тюремного обывателя. Эта гениальная по своей простоте, и где то даже благородная, идея быстро нашла отклик у неоднократно судимых.

Тут главное было не сфальшивить и проникнуться духом тюремного братства, чьи нормы справедливости отнюдь не исключали, а даже приветствовали правильно обоснованное моральное людоедство. Борис Дмитриевич знал это.

Не думал Иван Кузьменко, что работа пойдет так быстро. Теперь беспокойство вызывала нехватка строительных материалов. Принимая удар на себя и не щадя здоровья, начальник следственного изолятора часами проводил время в развязной компании веселых антагонистов - директоров кирпичного завода и железобетонного комбината.

Успехи заместителя по оперработе и "хозяйственные рейды" начальника учреждения не остались не замеченными секретарем партийной ячейки.

Справедливо указывая, что методы работы Курисько с бывалыми уголовниками и поведение Кузьменко, зачастившего за стройматериалами, идут в разрез с Моральным кодексом строителя коммунизма, замполит сначала в частной беседе с ними и только после (по его утверждению) в докладной горкому поставил под сомнение подобное возвышение хозяйственных задач над политико-воспитательными.

Замполиту поверили, оставив все как есть.

Ретивый работник политико-воспитательного фронта был прав. Но эта правота была сродни субстанции идеального газа в физике - удобна, но не всегда практична.

Вопрос о сверхразвитой, подавляющей воспитательный момент, хозяйственной деятельности в местах лишения свободы впервые официально был поставлен в Постановлении ЦК КПСС от 10 июля 1954 года «О мерах улучшения работы исправительно-трудовых лагерей и колоний МВД».

В документе прямо говорилось, что основное внимание администрация уделяет чисто хозяйственной деятельности в ущерб выполнению важной государственной задачи, заключающейся в перевоспитании осужденных.

Опираясь на достаточно откровенное мнение партийных органов, Министерство внутренних дел СССР в дальнейшем не раз указывало на причины таково положения дел. В частности, в Письме МВД в ЦК КПСС и Совет Министров СССР «О содержании ИТЛ и ИТК МВД за счет средств госбюджета» от 6 февраля 1956 года отмечалось:

"Одной из серьезных причин, препятствующих выполнению важной государственной задачи по перевоспитанию заключенных является существующий порядок финансирования исправительно-трудовых лагерей и колоний Министерства внутренних дел СССР.

Согласно этому порядку исправительно-трудовые лагери и колонии, кроме подразделений строгого режима, содержатся по принципу самоокупаемости, — за счет доходов от трудового использования заключенных и, в недостающей части, за счет дотации из государственного бюджета.

Так, в 1956 году для покрытия затрат по содержанию заключенных, составляющих сумму 4.572 миллионов рублей, лагери и колонии должны заработать 3.970 миллионов рублей или 87 %.

Такое положение вынуждает лагерную администрацию уделять основное внимание производственно-хозяйственной деятельности и выполнению финансового плана в ущерб основной задаче по перевоспитанию заключенных".

Оставаясь незыблемой и после 1956 года, данная ситуация определяла классическую картину советской уголовно-исполнительной системы, где действовал свой закон крайней необходимости - крайнего недофинансирования. Карательная идея здесь была сопряжена не с трудом-воспитательным, а с трудом-производительным.

Администрация, умело используя стахановские лозунги, придавала внутреннему насилию над осужденными вид социалистического состязания. Справедливость такого производства заключалась в том, что работающий должен был покрывать своей нормой и не работающего.

Эта политэкономия исправительной системы, поголовно насажденная в колониях и тюрьмах, была остро востребована в народном хозяйстве.

В несчастной стране труд осужденных по своей производительности порою превосходил труд простых советских граждан. Вот и сыпались на невольное чудо-производство многочисленные заказы гражданских предприятий, не способных заставить своих тружеников так же хорошо и в сроки выполнять план.

Не подозревая этого и тоскуя за большим трудоемким производством в колониях, современное тюремное начальство выглядит нелепо. Получается, для наших высокотехнологичных тюрем надобно воссоздать неповоротливый советский народно-хозяйственный комплекс. Вряд ли найдутся собственники предприятий, готовые добровольно пожертвовать собой и своим персоналом ради процветания тюремного оазиса.

В 1970-х годах вопрос стоял несколько иначе. Борясь с замполитом-доктринером, Борис Дмитриевич Курисько в душе отстаивал все известные ему завоевания лагерной экономики: рудник "Валькумей", Чаунская ЦЭС и ЛЭП-35, Абагурские судоремонтные мастерские, Тутуясская плотина.

За малоизвестными географическими названиями стоял огромный опыт мобилизационной экономики ГУЛАГа. Именно этот способ хозяйствования Борис Дмитриевич признавал единственно правильным. С этим убеждением Курисько и сотни других гулаговских пришельцев надолго врезались в жизнь мест лишения свободы УССР.

"Школу Курисько" прошло целое поколение руководителей, ставших во главе криминально-исполнительной системы уже независимой Украины. Для них мало что изменилось в плане экономического мышления и насущных задач.

Советская система исполнения наказаний продолжала жить благодаря действию закона крайней необходимости.

И если мы зададимся вопросом о существующих сегодня приоритетах, то с полным правом можем расставить их в зависимости от того, какие совещания тюремное ведомство проводит по своей инициативе, а каким предшествует приглашение прокуратуры или, допустим, назойливых европейцев. Абсолютно точно, замполит-доктринер снова бы остался недоволен.

ГУЛАГ продолжает жить в отечественной системе исполнения наказаний не в силу исторических причин. Виною тому принципы, заложенные в основу деятельности мест лишения свободы. Находясь в дали от лагерного ареала во второй половине ХХ столетия, украинские колонии и тюрьмы все очевидней приближаются к нему в начале нынешнего столетия.

Морфологически это выражается в приобретении признаков административной глухоты. Отсутствие механизмов, способных сдержать административный восторг новых животинушек-сиволаповых, порождает абсолютное угодничество на местах, за которым теряются главные цели государственной криминально-исполнительной политики.

Сходство с лагерной империей дополняет мобилизационная экономика, которая зиждется на принципе достижения цели любой ценой. Это естественным образом сказывается на мироощущении персонала мест лишения свободы. Психологически и административно наши колонии и тюрьмы пребывают в готовности к развертыванию больших проектов типа "Беломорканала". И, кажется, уже никто не в силах прервать столь пагубную связь времен и выйти за мировоззренческие пределы ГУЛАГа.

Павел Кравчук