Переразбираю одну давно выученную песню, пытаюсь нащупать что-нибудь. Мне интересно, структурой - когда не недоумеваю - любуюсь. Но как это не сделать пошлостью, не понимаю. Не понимаю даже в том случае, когда пытаюсь делать высказыванием от себя, некультурный я человек. Еще, как и прежде, не могу определиться с тональностью. Кто слышал, говорят противоречивое.

Как обычно, попытка истерически раскрыть скобки. Если вдруг найдется мимокрокодил, опознавший первоисточник, али с тапками, буду рада.

________

Уже успела забыть и вспомнить об этой порочной практике. Желающие, коли таковые найдутся, могут попробовать догадаться, где первоисточник, и покидаться тапками.
________

Наверное, я не перестану ему удивляться. Уверена, что чего-то не понимаю: каким образом судьба нас столкнула – и почему мы все еще держимся рядом. Наверное, если его спросить, он обязательно все объяснит, да только так, что я снова пойму, что ничего не понимаю.

Он всегда знает, что сказать и как что назвать. Понятия не имею, как у него это получается – все и сложно, и просто одновременно. А он выдавливает из себя улыбку и запрокидывает голову. В его блестящих глазах отражаются белые следы пролетевших самолетов и стаи птиц. Небо такое огромное, что в него можно смотреть вечность. Только вот вечности у нас нет.

Не знаю, может быть, что-то не так со мной, а может быть, со всем миром. Мне всегда тяжело на сердце, когда он вот так смотрит в небо.

Иногда мне кажется, что он боится. И неба, и птиц, и вообще всего. А может быть, это я боюсь – когда он говорит: «Нас уже не будет, но будет небо. Было же оно, когда нас еще не было?» А он – совсем не боится?

Я много чего боюсь. Этот мир такой большой, и такой маленький. Когда мы сходим на перрон за сотни километров от дома, так ли уж важны эти километры? Мне смешно и страшно представлять эти расстояния. Здесь или там – все так же, как и везде. А он несется в вечерние улицы и говорит: «Они были, когда нас не было». И будут, когда нас не будет, – додумываю я, и мне кажется, что мы что-то делаем неправильно.

Мы снова и снова смотрим в небо. Когда-нибудь я пойму, зачем, и тогда его уже никто не вернет на землю. Да и меня тоже.

Но я пока еще не понимаю и пугаюсь. И может быть, это от страха временами мне кажется, что я знаю, в чем он не прав. В такие моменты я отчетливо вижу: небо тоже смотрит на нас.

Предположения о том, к чему бы это все и где первоисточник, вместе с разноцветными тапками принимаются.

Петли не смазывали достаточно давно, чтобы они визжали как ненастроенная скрипка.
Сдерживаю крик: «Стучаться не учили?!» - но на лице, видимо, и так все написано. Еще одно слово – и…
- Пойми же, как… - сразу с порога. С такой злобой сказать это не каждый сумеет. Да, мой вид не испортил эмоциональный настрой, ах, как жаль.
- И что?! Мне не настолько интересно слушать эти выкладки, - стараюсь цедить сквозь зубы. Может быть, будет полезно для чьих-то вывернутых мозгов. –  Все не настолько плохо, а если вдруг, то ты знаешь, у тебя в верхнем ящике стола отцовский пистолет, - я говорю без тени насмешки. – Только… Продай пистолет. И… сходи в театр, в филармонию, напейся в кабаке и познакомься с юной шлюхой, в конце концов! – хочется кричать, но пока что я как-то держу себя в руках. Или это только кажется? – Гуляй с ней по проспекту, купи ей красивое платье, а, может быть, она еще и на чем-нибудь играть умеет? Да, она будет играть тебе на скрипке  какого-нибудь Штрауса или Моцарта, а ты будешь преклонять перед ней колени и целовать ее руки как кому-то неизмеримо высшему. Да, а когда у тебя деньги закончатся, она уйдет искать себе более богатого попутчика. Тогда уже и… доставай откуда-нибудь пистолет… вешайся… прыгай с моста… только вот… Я же не вешаюсь! Не прыгаю, не травлюсь и не стреляюсь! Что ты знаешь, кроме того, что я вас всех, якобы, сто лет назад продала за какие-то гроши? Кроме того, что теперь постоянно грызусь со всеми вами?! Ничего! А ведь!.. – понимая, что захожу в слишком личное, я обрываю речь и перевожу дыхание. На маячащем у двери белом лице изображен испуг. Я усмехаюсь и продолжаю дальше: - И ты думаешь, я одна такая? Посмотри вокруг. Посмотри! Мы уже давно перецеловали руки нашим шлюхам, и сколько подобных им у нас впереди вместе с концертами, кино, театром и виолончелистками на улицах… И мы все еще живем. Можешь поручиться, что твой… сосед по комнате не такой? А на моем лице это написано? – хочется не то говорить совершенно серьезно, не то улыбаться, и от монолога веет вопиющей неискренней недосказанностью. – Убирайся! Вон! – нервы сдают, голос срывается. Сейчас я сниму что-нибудь острое со стены и, если сумею избежать соблазна проколоть им, если не свою грудную клетку, то ладонь, отправлюсь в ближайший ломбард. Может быть, после удастся выкупить. А потом – в кафе через пару кварталов. Алекс так играет на рояле, что плакать хочется и без спирта… Если это пернатое чудо все-таки последует моему совету, даже не буду знать, могла ли я позволить себе этот срыв. Но что я могу здесь сказать?! Я в порочном круге. И дай Бог мне из него когда-нибудь выйти.

Эксперимент. Делается в рамках общего бреда.

Время от времени будут тут такие появляться. Фигли как явление назовешь. То ли фик на песню, то ли еще как.

Идею дала Женя, когда мы с ней говорили (вернее, я слушала ее монолог) про искренность и лица в повествовании.

Делать что-то надо, только что, если не орать стихи на набережной проплывающим мимо речным трамвайчикам, непонятно.

Буду пытаться делать.