Светлана Немоляева: «В молодости я была пышненькой, но потом похудела и больше не поправлялась»

– Светлана Владимировна, сегодня в Театре им. Владимира Маяковского вы задействованы в семи спектаклях. Где черпаете силы для столь активной работы?

– На самом деле из этих семи спектаклей по-настоящему тяжелые только два – «Бешеные деньги» и «Таланты и поклонники». Вот в них, довольно длинных, у меня действительно большая и актерская нагрузка, и физическая: оба акта я нахожусь на сцене. Остальные же постановки – «Кант», «Плоды просвещения», «Как важно быть серьезным» и другие – даются мне легче, в них я задействована гораздо меньше. Свои спектакли и свой театр я обожаю. И пусть это звучит немного пафосно, но все же скажу: я не представляю жизни без сцены.

– Впервые вы вышли на нее в 1959-ом. Как, по-вашему, с тех пор изменился театр?

– Если говорить о его внутреннем содержимом, то, наверное, особо никак. Конечно, стало лучше техническое оснащение, но, по мне, в театре это не главное. А главное – отношения актера со зрителем. Выходя на сцену, я каждый раз ощущаю связь с теми, кто сидит в зале, это необыкновенное чувство. И оно не меняется из года в год, поэтому для меня театр за все эти годы не изменился. Его магия, которой был пропитан театр еще при Щепкине и Станиславском, – понятие вечное. Особенно это заметно, когда играешь в пьесах, поставленным по произведениям классиков.

– В последнее время что кино, что театр пытаются привлечь к себе зрителя провокационными путями – нецензурной речью, «обнаженкой». Как вы к этому относитесь?

– Я, конечно, категорически против подобного. Брань меня ужасает – ей не место ни в театре, ни в кино, ни в поэзии, ни на телевидении. Почему наши великие поэты и писатели как-то обходились без мата, а современные лица телевидения и театра не могут? Да, неприлично выражались всегда, во все времена, но зачем тащить это все в искусство? Считаю, до брани и «обнаженки» опускаются ради привлечения внимания. Другого объяснения у меня нет.

– Чем сегодняшние молодые актеры, на ваш взгляд, отличаются от артистов старой школы?

– Я не слишком компетентна в этом вопросе, если честно, за молодыми актерами особо не слежу. Но, судя по тому, что вижу и у нас в театре, и на фестивалях, пришла к выводу, что расцвет высокого театрального и киноискусства, конечно, пришелся на советские времена. Это был период выплеска талантов.

И несмотря на то, что любой театр тогда подчинялся течению соцреализма и, казалось бы, все они должны были быть похожи друг на друга, на самом деле все были очень разными. Театр Товстоногова, например, разительно отличался от Театра комедии Акимова, а Театр на Таганке – от МХАТа.

Журналисты в интервью часто спрашивают меня, почему сегодня не снимают такого кино, как раньше. Считаю, тут все просто: деньги, которые вошли в нашу жизнь, сыграли свою злую роль. Я не ханжа и не отрицаю, что без денег жить невозможно и вообще: чем их больше, тем лучше. Но что касается именно искусства, здесь деньги все портят. Потому что если кино раньше было режиссерское и именно режиссеру все подчинялись – он был царь и бог, то сегодня в приоритете те, кто платят – продюсеры. А они, люди бизнеса, прекрасно понимают, что все сегодня очень дорого. Аренда аппаратуры, оплата времени актеров – все.

Поэтому сегодня – под контролем продюсеров – никто не репетирует до изнурения, как раньше. А ведь именно так и получались шедевры: режиссеры месяцами гоняли актеров, требуя от них правильной игры, нужной мимики и интонаций. Сегодня же артистам дается пара месяцев на подготовку: дольше тянуть нельзя, ведь нужно, чтобы спектакль или фильм скорее собрал зрителей и начал себя окупать.

– Перейдем к вопросам про семью. Вы с Александром Сергеевичем Лазаревым прожили 51 год и были образцовой парой. Что, по-вашему, помогло вам на протяжении стольких лет сохранить друг к другу любовь и уважение?

– Ой, ну что вы – прямо образцовой, скажете тоже. Не бывает образцовых семей, и у нас были стычки и притирки, как без них? Все люди разные, и, когда ты начинаешь жить с другим человеком, все без исключения тебя в нем устраивать не может...

– Но вы с мужем не развелись! Тогда как в наше время расторжением заканчивается больше половины заключенных браков.

– Боже упаси, о разводе никогда и речи не было, конечно. Тут вы правы. Во времена нашей молодости крепкая семья – это была норма. Служившие в нашем театре актеры Лев Свердлин и Александра Москалева были примером неразлучной пары. Туда же – Максим Штраух и Юдифь Гризер, Охлопков и Зотова. Да и сегодня подобное, уверена, не редкость. Чего далеко ходить – мой сын, например, уже много лет живет со своей женой: так же, как и мы с Сашей, они не могут друг без друга. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить…

– У вас уже взрослые внуки. Как часто видитесь с Полиной и Сергеем?

– С Полей – очень часто, ведь мы играем в одном театре и даже обе задействованы в трех спектаклях.

– Даете ли вы ей профессиональные советы?

– Только если очень аккуратно и тактично, исподтишка. Моя жизнь в театре была очень тяжелой, у режиссера Андрея Гончарова я часто была этаким мальчиком для битья. Поэтому я прекрасно понимаю, как с актерами, людьми ранимыми, разговаривать нельзя. И Шуре, своему сыну, и Поле советы даю крайне деликатно, тысячу раз перед этим подумав.

Мы с внучкой очень близки, тонко чувствуем друг друга. У нас вообще замечательная и дружная семья: сын – просто золотой, очень бережет меня. Он необыкновенный. При своей огромной занятости Саша каждое утро и вечер звонит мне, чтобы узнать о моем самочувствии. Заказывает мне продукты и готовые блюда, чтобы я не ходила по магазинам и не стояла у плиты. Поразительно внимательный человек с огромной душой.

Что до Сережи, он окончил продюсерский факультет ВГИКа, работает по специальности. Хотя у него такая замечательная внешность, он запросто мог продолжить семейное дело и тоже быть актером. Но не захотел. Работу свою очень любит – он на своем месте.

– Вы рассказывали, что всю жизнь боретесь с лишним весом. Что сегодня делаете для того, чтобы быть в привычной для себя форме?

– Сегодня я с весом уже не борюсь – это в молодости я была пышненькой, но потом похудела и больше не поправлялась. В юности, будучи пончиком, еще учась в Щепке, я снималась в «Евгении Онегине», играла Ольгу. Была таким оладушком – взяли меня, думаю, скорее за мои формы, нежели за талант, ведь я точно соответствовала тому, как Ленский описывал мой персонаж Онегину: «Кругла, красна лицом она, как эта глупая луна…».

Я понимала: с такой внешностью мой репертуар будет крайне ограниченным. Уверенности в том, что мне необходимо худеть, добавили и слова моего замечательного педагога Виктора Коршунова, сказанные мне накануне выпуска: «Света, ты должна что-то сделать со своей внешностью, потому что по своему внутреннему миру ты сможешь играть все, а по внешнему – только Нюшек с трудоднями». Сказано это было очень по-доброму – и я вняла его совету. Худеть было трудно: мне все время хотелось чего-то вкусненького.

Что вы сегодня делаете в свободное от работы время?

– Это зависит от моего состояния. Если чувствую, что устала и надо восстановиться, просто побуду дома, посмотрю телевизор. А если силы есть, могу с подругами в ресторан рядом с домом сходить – я живу в центре, тут в шаговой доступности много хороших заведений с красивым интерьером и отличной кухней. Поесть вкусно я люблю, но к плите в последнее время не подхожу, для себя одной не хочется стараться. Когда был жив муж, ему готовила с удовольствием – он всегда с большой благодарностью ел все, что я накашеварила. Хвалил любую ерунду. Удивительный, конечно, был человек…

– В ресторанах вас наверняка узнают, подходят?

– По-разному. Если я при макияже, тогда да. А если умытая, – нет.

– Если узнают, что говорят?

– Исключительно добрые и приятные вещи. Я вообще в жизни никогда с отрицательной реакцией на свою работу со стороны зрителя не сталкивалась. Люди со мной всегда милы. И я отвечаю им взаимностью – если просят, никогда не отказываю в совместной фотографии. Считаю, если люди с тобой так радушны и добры, грех не пойти навстречу их просьбам.

– У вас с детства были проблемы со зрением, но операцию по его коррекции вы сделали уже в почтенном возрасте. Почему не раньше?

– Боялась. И все время ходила в очках, снимала их только на сцене. Что было очень неудобно, ориентироваться приходилось практически на ощупь. Но когда Саша ушел из жизни, я была в таком горе, что от стресса стала видеть еще хуже, почти ослепла. Даже очки не помогали. Тогда сын настоял – нужно сделать операцию. И я согласилась, у меня уже просто не было выбора. На утро после проснулась, конечно, другим человеком.

– В целом, как вы относитесь к медицине, часто ли обращаетесь к докторам?

– Нет, я в этом плане очень легкомысленный товарищ. Мой муж, блокадник, не мог похвастаться хорошим здоровьем, поэтому регулярно бывал у врачей, а я – с ним заодно. Сейчас иду к докторам, только когда петух клюнет. Неправильно это в моем возрасте, конечно.