Это и тогда было понятно многим, но в полной мере масштаб потери стал ясен спустя восемь лет, когда от государства, которое Юрий Владимирович 15 лет охранял (на посту председателя КГБ) и 15 месяцев возглавлял, не осталось камня на камне. Выяснилось, что он был последней опорой, последней несущей балкой государственного здания, начавшего рушиться тотчас же после его ухода из жизни.
Смог бы он спасти СССР, если бы судьба подарила ему еще несколько лет? Вопрос из разряда вечных, не имеющих шансов получить когда-либо точный, однозначный, исчерпывающий ответ. Достаточно определенно можно говорить лишь о том, что, продлив дни Андропова, судьба, безусловно, продлила бы и дни советской империи.
Но «гарантийный срок» тут в любом случае исчерпывался бы сроком его жизни. Есть большие сомнения в том, что у Андропова получилось бы укрепить государство насколько, что оно надолго пережило бы его.
Кагэбизация всей страны
Есть два диаметрально противоположных взгляда на Андропова-политика: как на закоснелого, махрового консерватора и как на эдакого криптореформатора, собиравшегося, но не успевшего радикально обновить государственные институты, вдохнуть в них новую жизнь. Сторонники каждой из этих версий приводят свои доводы за, но, пожалуй, это все-таки не тот случай, когда истина лежит посредине. Если брать лишь очевидные факты, то истина находится все-таки намного ближе к «консервативной» версии.
Несомненно то, что, встав у руля страны, он не собирался оставлять все как есть. По свидетельству Евгения Чазова, главного кремлевского врача (в 1967–1986 годах возглавлял 4-е Главное управление при Минздраве СССР), находившегося с Андроповым не только в служебных, но и в дружеских отношениях, тот всегда мечтал о моменте, когда встанет во главе партии и государства.
Поэтому смерть предшественника его, мягко говоря, не слишком расстроила. Когда поздно вечером 12 ноября 1982 года, то есть через день после смерти Брежнева и за три дня до похорон, Чазов и Архивов, лечащий врач Андропова, приехали на дачу к пациенту №1, то застали Юрия Владимировича в прекрасном расположении духа. Надо также уточнить, что в этот день прошел чрезвычайный пленум ЦК, утвердивший Андропова генеральным секретарем.
«Андропов выглядел очень усталым, но был оживлен, общителен и не скрывал радости по поводу достижения своей цели, — вспоминал Чазов. — Перед ним открывались широкие возможности воплощения тех планов совершенствования страны и общества, которые он вынашивал долгие годы. Он рассказывал нам о некоторых из них. Хорошо помню, что первое, с чего он начал, — борьба с коррупцией и преступностью... Он говорил о необходимости привлечь к руководству страной новых, молодых, прогрессивных людей, говорил о необходимости реформ в экономике, о наведении дисциплины».
Однако тот же Чазов признает, что намерения шли не слишком далеко: «Кое-где в воспоминаниях об Андропове проскальзывают утверждения, что, проживи он подольше, прогрессивные процессы, которые начали обозначаться и которые созревали в обществе, привели бы к определенной трансформации государственной системы. Это заблуждение...
Когда речь шла об идеалах социализма, о принципах государственного строя, Андропов был тверд, а иногда мог быть по-своему и жестоким. Он никогда не выпустил бы из рук рычаги управления, а принципы демократического устройства общества допустил бы в определенных рамках, которые не могли бы поколебать принципиальных устоев социалистического государства».
Примерно такого же мнения на этот счет был Михаил Горбачев, отношения которого с Юрием Владимировичем также далеко выходили за рамки служебных. По словам Михаила Сергеевича, не было в руководстве страны человека, с которым он был бы так тесно и так долго связан, которому был бы столь многим обязан.
Тем не менее истина для Горбачева дороже: «Пошел бы Андропов дальше, встал бы на путь радикальных преобразований, сложись его судьба по-иному? Думаю, нет... То, что он осознавал необходимость перемен, верно. Понимал и то, что их отсутствие гибельно для самой системы. Но Андропов всегда оставался человеком своего времени, принадлежал к числу людей, которые не могли вырваться за пределы старых идей и ценностей...
Видимо, многолетняя работа в КГБ с ее спецификой наложила отпечаток на весь его облик, жизненные установки, сделала подозрительным и в определенной степени обреченным на служение системе. Нет, не пошел бы Андропов на радикальные перемены... И, может быть, это его счастливая звезда так распорядилась, что умер он, не столкнувшись с проблемами, которые неизбежно встали бы на его пути и породили разочарования и у него, и в нем».
Еще более жестко оценивал Андропова и время его короткого правления соратник Горбачева, «архитектор перестройки» Александр Яковлев (член Политбюро ЦК КПСС в 1987–1990 годах): «После Хрущева и Брежнева у Андропова не было другого пути для сохранения «Номенклатурии», как вернуться к какой-то форме неосталинизма. Наступило золотое время политической полиции...
План Андропова по спасению социализма, если судить по его высказываниям, состоял в следующем: в стране вводится железная дисциплина сверху донизу; идет разгром инакомыслия; ожесточается борьба с коррупцией и заевшейся номенклатурой; под строгим контролем происходит умеренное перераспределение благ сверху вниз; проводится партийная чистка. Убираются из номенклатуры все, кто неугоден. Усиливается информационная война с Западом».
Похожую характеристику давал историк Дмитрий Волкогонов (в 1984–1988 годах замначальника Главного политического управления СА и ВМФ): «Андропов был большевистским ортодоксом; его глубокое знание истинного положения в стране не рождало такого же желания радикальных позитивных перемен. Бюрократическую систему нельзя вылечить административными средствами. Однако Андропов думал иначе <...> Андропов надеялся законсервировать то, что уже не имело будущего».
По оценке Волкогонова, очевидным результатом андроповского правления стала «кагэбизация общества». В том же духе высказывались и продолжают высказываться и многие другие участники и свидетели исторических событий.
Конечно, такие оценки нельзя назвать беспристрастными. Но беспристрастных свидетелей в истории, тем более в политической истории, не бывает. Каждый оценивает исторические события и исторические фигуры в соответствии со своими представлениями о должном и прекрасном. И, в принципе, вышеприведенные «показания» ничуть не менее легитимны, чем те, в которых доказывается, что Андропов намеревался перевернуть страну вверх дном.
Архитектура перестройки
Представление об Андропове-реформаторе существует в двух вариациях. Первую можно назвать вариантом-лайт: приверженцы ее считают, что реформаторские планы Юрия Владимировича ограничивались экономикой.
«Еще за два года до столь разрекламированного апрельского (1985) Пленума ЦК КПСС, — писал в своих мемуарах бывший председатель Верховного Совета СССР Анатолий Лукьянов (при Андропове — первый заместитель заведующего Общим отделом ЦК), — Ю.Андропов пришел к выводу о необходимости разработать программу перестройки промышленности, а затем и всего народного хозяйства. Тогда к этой работе (а она проходила у меня на глазах) были привлечены М.Горбачев, Н.Рыжков, В.Долгих. Ряд видных представителей науки и производства».
Но при всем реформаторском настрое Андропова «ломка основ советского строя» в его планы совершенно не входила. «Не сомневаюсь, отпусти судьба Юрию Владимировичу еще несколько лет жизни, не было бы у нас ни катастрофических шараханий, ни кровавых межнациональных конфликтов, ни повсеместного ослабления государственной власти», — подчеркивал Лукьянов.
Близкую к этой версию событий высказывал Николай Рыжков: «Считаю, что истоки перестройки относятся к началу 83-го года, к тому времени, когда Андропов поручил нам, группе ответственных работников ЦК КПСС, подготовить принципиальные предложения по экономической реформе». Для справки: после прихода Андропова к власти, в ноябре 1982 года, Рыжков возгласил экономический отдел Центрального комитета (в ранге секретаря ЦК), а в 1985-м — правительство (ушел в отставку в январе 1991 года).
Но в андроповском исполнении перестройка, уверен Николай Иванович, была бы совершенно иной. Он считает, что Юрий Владимирович был знаком с экономическими реформами в КНР, начавшимися в 1978 году по инициативе и под руководством Дэн Сяопина, и убежден, что, проживи Андропов чуть дольше, страна под его руководством пошла бы точно таким же, китайским, путем.
По версии Рыжкова, заказанная Андроповым программа реформы по тем временам была поистине революционной — предполагала создание многоукладной экономики со значительной долей частного сектора: «Мы считали, что в руках государства целесообразно сохранить примерно 50–60 процентов собственности. Имелись в виду базовые отрасли народного хозяйства и предприятия оборонного комплекса. Соответственно остальные 50–40 процентов могли находиться в акционерной и частной форме».
Это частично подтверждают слова известного экономиста Татьяны Корягиной, входившей в состав рабочей группы по разработке реформы, образованной в конце 1982 года: «Уже тогда был заложен курс на акционирование, частную собственность, раскрепощение цен, переход к рыночной экономике смешанного типа».
Однако, по версии Корягиной, после того как в мае 1983 года первые разработки группы были направлены наверх, в Политбюро, задача была серьезно скорректирована: «Дальнейшее задание группы было сформулировано уже как развитие индивидуального и кооперативного труда вместо прежней формулировки «развитие частного и кооперативного сектора в народном хозяйстве Советского Союза».
А еще через несколько месяцев, осенью 1983 года, рабочая группа вообще была распущена. Впрочем, Андропова в этом экономист не винила: «Мы поняли, что Юрий Владимирович так и не смог убедить Политбюро в необходимости реформы экономической системы страны».
Более «тяжелая» разновидность реформистского крыла «андропологии» предполагает наличие у Юрия Владимировича планов не только экономических, но и политических реформ. О таких планах рассказывал, например, сын Андропова Игорь: «По мнению отца, преобразования следовало сначала произвести в промышленности и сельском хозяйстве и только потом, взвешенно, осторожно, перестройка должна была распространиться на политические институты, постепенно подвигая их в сторону демократизации. Любой разрыв между этими процессами отец считал гибельным».
Владимир Крючков (председатель КГБ СССР в 1988–1991 годах), многолетняя правая рука Андропова в КГБ, полагал: «При нем мы ввели бы также плюрализм мнений, множественность партий». А вот воспоминания о патроне еще одного коллеги Андропова по всесильному секретному ведомству Виктора Чебрикова (глава КГБ в 1982–1988 годах): «Еще в середине 70-х Юрий Владимирович часто и подробно рассуждал о необходимости демократизации... Он, например, считал, что на выборах в Верховный Совет должен быть не один, а несколько кандидатов».
По утверждению Виктора Шарапова, помощника генсека, именно Андропов первым стал употреблять понятия «перестройка» и «гласность». А согласно воспоминаниям другого помощника, Аркадия Вольского, намеревался провести коренную реформу государственного устройства СССР — ликвидировать построение страны по национальному принципу. По словам Вольского, это была настоящая идея фикс его шефа.
Однажды Андропов вызвал его к себе, рассказывал Вольский, и распорядился составить новую карту СССР — с обновленным новым административно-территориальным делением. Территория страны должна была быть разбита на «штаты» — по словам Вольского, Андропов употребил именно это слово. К заданию помощник генсека отнесся со всей серьезностью. Привлек к работе академика Велихова. В итоге у них получился 41 «штат». Были подготовлены три варианта карты с новым делением. Но когда работа была завершена, Андропов слег, и никакого продолжения этот грандиозный проект не получил.
«Андропов обдумывал план радикальной перестройки советского общества, которая должна была захватить все его сферы: экономику, систему партийного и государственного управления, идеологию и т.д., — писал историк Александр Островский в своей книге «Кто поставил Горбачева?» — Причем речь шла не о косметическом ремонте, а о создании совершенно новой модели советского общества».
Так говорил Андропов
«Реформаторская» версия выглядит, спору нет, куда более эффектно и захватывающе, чем скучная, унылая «консервативная», полностью подтверждая известную народную мудрость про чертей, водящихся в тихих омутах. Однако у нее самой никаких несомненных подтверждений не имеется: никакие «чертики» из «омута» так и не всплыли. А оценочные суждения и разговоры тет-а-тет к делу, как говорится, не подошьешь.
То, что ничего подобного тем грандиозным подвигам, планы которых приписывали Андропову соратники и поклонники, он не совершал, доказательством несостоятельности этой версии, понятно, служить не может. Реформы — дело небыстрое. Даже если бы такие планы действительно были, за тот год с небольшим, что Юрий Владимирович находился у власти, осуществить их он все равно бы не успел.
Но для того чтобы эти намерения нашли отражение, хотя бы какое-то, в его публичных выступлениях, время, в принципе, было. Это во-первых. А во-вторых, у Андропова имелись веские основания не тянуть с раскрытием карт, поторопиться с обнародованием своей программы. Смерть Юрия Владимировича никак нельзя назвать скоропостижной, внезапной. Он не знал, конечно, точную дату своей смерти, но прекрасно сознавал, что отпущено ему немного.
По словам Евгения Чазова, уже на момент избрания генсеком у Андропова почти не работали почки. И болезнь стремительно прогрессировала. «В начале 1983 года произошло то, чего мы давно боялись, — вспоминал Чазов. — У Андропова полностью прекратились функции почек. В организме катастрофически стало нарастать содержание токсичных веществ. Особенно угрожающим для жизни было увеличение содержания калия. С тяжелым чувством, понимая всю безысходность, ведущие наши специалисты — академик медицины Н.А.Лопаткин, профессор Г.П.Кулаков и другие — вместе с нами приняли решение начать использование искусственной почки».
В кремлевской больнице были оборудованы блок, в котором размещался аппарат для гемодиализа, палата для пребывания Андропова, помещения для охраны и врачей. Генсек приезжал на процедуру дважды в неделю. «В последний год его жизни я еще раз убедился, какой большой силой воли обладал этот человек, — писал Чазов. — Прекрасно понимая, что обречен, он никогда не жаловался и никогда не высказывал претензий».
То есть речи, доклады и статьи, написанные Андроповым в эти финальные 15 месяцев его жизни, совпавшие со временем нахождения его на вершине власти, трудно воспринимать иначе как его политическое завещание. Чужая душа, конечно, потемки, но работая над каждым из этих текстов, он, по идее, не мог не сознавать, по крайней мере, допускать, что, возможно, это последний его текст, что другой возможности поделиться с соотечественниками своими мыслями, планами судьба может и не предоставить.
Короче говоря, он должен был сказать то, что хотел сказать. Но в таком случае надо признать, что планы и впрямь были более чем скромные. Пожалуй, самым «программным» выступлением Андропова в этот период была речь на июньском пленуме ЦК (15 июня 1983 года).
Именно здесь Юрий Владимирович произнес, пожалуй, свою самую знаменитую, коронную, историческую фразу: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».
Порой это высказывание интерпретируется чуть ли не как революционное, «еретическое», как сомнение в устоях, в правильности выбранного пути. Но будучи прочитанной в контексте, фраза такого впечатления не производит. Речь тут идет об общественных науках — о том, что они в большом долгу перед партией и народом, недорабатывают, что на их роль в современных условиях обязательно надо обратить внимание в новой редакции Программы КПСС.
Вообще, конечно, в текстах такого рода каждый находит то, что ищет. Но, объективно говоря, ортодоксального тут несравнимо больше, чем намеков на новые веяния. Причем в этом случае мысль выражена четко и ясно — без всяких намеков, обиняков и двусмысленностей.
Вот характерное выбранное место: «Решение всех этих крупных задач в области внутренней политики партии будет означать заметное продвижение к социальной однородности общества. Эта великая цель, которую наметили в теории, о которой мечтали несколько поколений коммунистов, стала для нас сегодня вопросом непосредственной практики. Жизнь подсказывает, что становление бесклассовой структуры общества в главном и основном, судя по всему, произойдет уже на этапе зрелого социализма».
Как социальная однородность и бесклассовое общество могут сочетаться с многоукладной экономикой, с частным сектором, с реформами по китайскому образцу? Вопрос риторический. Никак. А это пламенный коммунистический привет тем, кто разглядел в Андропове либерала и демократа: «Когда ослабевает руководящая роль компартии, возникает опасность соскальзывания к буржуазно-реформистскому пути развития. Теряется связь партии с народом, и в возникшем вакууме появляются самозваные претенденты на амплуа выразителей интересов трудящихся».
Операция «Преемник»
Реформаторский запал Андропова мог бы проявиться также в кадровой политике, в команде, которую он намеревался оставить после себя. Но и тут ясно выраженной воли к переменам не прослеживается. Собственно, не прослеживается вообще никакой ясно выраженной воли. Что касается, скажем, правительства, то Андропов ограничился сменой трех министров. Премьер остался прежним, брежневским: 80-летний Николай Тихонов покинет этот пост только после прихода к власти Горбачева.
Своим преемником Андропов вроде бы называл Горбачева, но единственный, кому он сказал об этом, это его друг, министр обороны (и член Политбюро) Дмитрий Устинов. Известно это опять-таки из воспоминаний Чазова, с которым Устинов в последние недели и дни жизни генсека находится в постоянном контакте.
Никаких иных распоряжений на этот счет Андропов не делает. Ну если не считать довольно странной истории с его докладом на последнем состоявшемся при его жизни пленуме ЦК (прошел 27–28 декабря 1983 года). Присутствовать на нем Андропов, безотлучно находящийся в больнице, уже не мог, поэтому решено было, что текст выступления будет просто зачитан. По словам Аркадия Вольского, одобрив подготовленный помощниками проект, Андропов приписал в конце своей рукой, что считает, что заседания секретариата ЦК во время его болезни должен вести Горбачев. И расписался.
Ведение заседания секретариата — прерогатива второго лица в партии, которым в тот момент являлся Константин Черненко и которого, получается, предлагалось лишить этого статуса. Но в зачитанном докладе андроповской поправки не было. Налицо было явное и демонстративное нарушение воли генсека, ну, если, конечно, верить Вольскому. А зачитывал, кстати, тот же Черненко. Тем не менее ни для него, ни для Горбачева это никаких последствий не возымело. Номером два в партийно-государственной иерархии остался Черненко. А вскоре унаследовал и первый номер.
Примечательно, что Горбачев о приписке Андропова ничего не знал. И вообще, как он уверял, не был посвящен в планы операции «Преемник». Что вполне похоже на правду, ведь никаких причин скрывать свою осведомленность у Горбачева не было. И тут возникает логичный вопрос: так ли уж хотел Андропов, чтобы его преемником был Горбачев? Не передумал ли? Разглядел ли перед смертью в нем будущего могильщика того, что так хотел сохранить, что было для него смыслом жизни?
Исключать такую возможность, наверное, нельзя. Но как показал дальнейший ход событий, выбор между Черненко и Горбачевым был на тот момент уже совершенно не важен: оба пути вели к одному исходу. Вопрос был лишь в сроках. Более того, к похожему результату с большой вероятностью привел бы выбор в пользу любого иного члена тогдашнего партийного ареопага.
Принципиально иной исход был бы возможен в случае, если бы выбор пал на кого-то вроде Дэн Сяопина. Но дэн сяопинов российская земля тогда рождать еще не научилась. Да, пожалуй, и до сих пор не может.