Издательство «Захаров» выпустило новую книгу Тоона Теллегена «Торты» Оригинальность издания выражается в том, что наряду со сказками там присутствуют и кулинарные рецепты. Вот уж действительно тот случай, когда про книгу можно сказать, что она придется по вкусу читателям :)
Рецепты тортов представлены автором Henja Schneider, а сама книга впервые издана с оригинальным названием «Taartenboek» в 2001 году.

Одну из глав мы сегодня можем прочитать (а может быть и попробовать на вкус :)

     Тоон Теллеген «Торты»

     Однажды поздней осенью, когда стало совсем холодно и серо, и некоторые звери даже подумали, что солнце исчезло навсегда, белка испекла торт.
     Она встала очень рано. На улице было темно. Луну загораживали чёрные облака, и на всём небе не было видно ни звёздочки.
     Белке хотелось испечь торт, который напоминал бы всем о весне. Она несколько раз начинала заново. «Ещё воздушнее, — думала она. — Он должен быть ещё легче и воздушнее». Белка пекла уже несколько часов.
     Наконец торт был готов. Белка открыла дверь и вынесла его на улицу. «Ну вот», — подумала она. Торт медленно оторвался от её лап и поплыл по воздуху.

     «Лёгкий в самый раз!» — подумала белка и с восторгом смотрела вслед торту, который уже поднялся над деревьями и повис среди облаков.
     А совсем скоро после этого проснулись звери. «Снова такой же серый день», — вздохнули они, вылезли из постелей и вышли на улицу. Но когда они посмотрели наверх, то увидели висящий в небе торт.
     — Солнце! Солнце! — закричали они, стали залезать друг другу на плечи и протягивать к нему лапки.
     Ёжик первый увидел, что это торт, и тут же сказал об этом всем. Сверчок, стоявший на голове у жирафа, закричал:
     — Но зато это очень солнечный торт. Он больше похож на солнце, чем на торт!
     Ёжику пришлось согласиться.

     МОЙ ПАПА РАССЕРДИЛСЯ.
     У него из глаз полетели искры, отчего стол и стулья сразу загорелись.
     Моя мама бегала туда-сюда с ведрами воды, чтобы успевать тушить пожар.
     А потом он перестал сердиться. Но от стульев уже ничего не осталось. Дверцы на шкафах перекосились, а картины были все в саже.
     Мой папа заплакал.
     — Вот-вот, — сказала моя мама. — Крокодиловы слезы.
     Слезы были огромные.
     Он сидел на подоконнике, а слезы, которые катились у него по щекам, становились всё больше. Там даже была слеза, в которую можно было окунуть голову, слеза, в которой можно было плавать на лодке с веслами, на лодке с большим парусом, и даже слеза, в которую, как большой красный шар, село солнце.
     Сейчас я, конечно, преувеличиваю.
     Но мой папа на самом деле может очень сильно расстроиться. И из глаз у него могут лететь искры. А иногда он сам загорается, и тогда моя мама выливает на него ведро воды, а он от этого шипит, и во все стороны идет пар.
     А еще он может очень сильно расстроиться и загрустить.
     Тогда мы потихоньку выходим из комнаты.
     — Ч-ш-ш-ш, — говорит шопотом моя мама. — Он грустит.
     И тогда весь дом сразу становится грустным. Кажется даже, будто стулья завяли. Я хочу сказать: ведь предметы тоже могут быть грустными. И вилки, и ножики. А если открыть кран, из него польется грустная вода.
     Но вот когда мой папа веселый, то даже картины на стенах трясутся от смеха так сильно, что иногда падают на пол.
     А у стола от хохота подкашиваются ножки.
     Ну ладно. Я ведь только хотел сказать, что мой папа может всё на свете. Быть сердитым, грустным и веселым. Или обыкновенным. Но это очень редко.

     Долгие годы, прожитые вместе, они были бурно и страстно счастливы.
     Никогда ни тени вражды или ненависти не промелькнуло между ними.
     Но вот однажды вечером одна из них сказала:
     — Не знаю даже, как и начать.
     — Да не надо, — сказала вторая старушка. — Я и так знаю.
     — Но я... — сказала первая старушка.
     — Да-да, — перебила вторая старушка.
     И они поведали друг другу, что вот так, внезапно, вдруг разлюбили друг друга.
     Но, в сущности, добавили они, это произошло уже давно.
     А если вдуматься, продолжали они, покачав головами, то так оно всегда и было.
     Лучше уж было им никогда друг с другом не встречаться, или, вернее, хорошенько подумать наперёд.
     Сорок лет назад им бы следовало быть рассудительнее. Сами виноваты, бормотали они.
     Они стучали себя пальцем по лбу.
     Дурёхи, думали они. Безмозглые, бестолковые дурищи.
     Они потеряли сон, махнули на себя рукой, окончательно запутались и умерли.
     Две маленькие старенькие старушки.

     — А ВОТ БЫЛ БЫ Я ДЕРЕВОМ, — сказал Слон, — с меня бы никто никогда не свалился. Уж я бы об этом позаботился.
     Они с Белкой сидели на травке. Было лето. Распевал Дрозд, высоко в небе носилась Ласточка.
     — Я был бы здоровенный, — продолжал Слон, — и жутко ветвистый, — лезь не хочу. А оступится кто — я тут как тут: «Поберегись», или «Эй, там», и вот он спохватился и под ноги посмотрел. А если все-таки оступился, я тут же ветку-то протянул да и поймал его. А если все-таки не поймал я его, и он свалился, и хоть малюсенький синяк себе набил, тогда мне хоть под землю проваливайся...
     Белка уже давно клевала носом. Время от времени до ее сознания все-таки доходили слова вроде «падать» и «эй».
     — Ну да, — сказал Слон. — Я же ведь не дерево. Как это ни прискорбно.
     Он встал, задрал хобот и крикнул:
     — Как это ни прискорбно! Как это ни прискорбно!
     Белка уже спала без задних ног.
     Слон опять уселся.
     — А был бы я землей, Белка, слышь, — сказал он, — уж такой я был бы мягкий, уж такой рассыпчатый!..
     Он откинулся на спину и уставился в небо.
     «Вот где я еще ни разу не был, — подумал он, — на небе. Как там, интересно?
     Ну да, — тут же спохватился он, — столько еще всяких мест на свете, где я ни разу не был...»
     Он прикрыл глаза и сказал себе: «Ах, о чем это я вообще...»
     И, глубоко вздохнув, прибавил: «Хотел бы я хоть разок в мыслях куда-нибудь забраться, высоко-высоко, и оттуда глянуть на них.... на мысли мои...»
     Он собрал лоб в гармошку и хмуро подумал: «И тогда? Что тогда-то? Ну, пройдусь вприсядку...... ну и что с того...»
     Он пожал плечами, глубоко вздохнул, заложил хобот за шею, откинулся на спину и уснул.
     Так и спали они, в траве, теплым летним днем, Белка и Слон. А солнце светило, и неугомонная Ласточка расчерчивала небо резкими зигзагами.

     Тоон Теллеген. «Они ещё спали»

Сообщество Тоон_Теллеген теперь располагается по новому адресу blog.tellegen.ru. На www.tellegen.ru сейчас организован архив сообщества, независимый от сервиса liveinternet, где размещены многие сказки, которые уже были здесь, и некоторые совсем новые. Со временем там будет большой полноценный сайт, посвященный творчеству Тоона Теллегена.

     Я ЛЕЖАЛ В КРОВАТИ.
     Под мою кровать забрался разбойник.
     В темноте он вылез из-под кровати и наклонился надо мной.
     И стал говорить ужасные вещи.
     — Ты хулиган, — сказал он.
     — Почему? — спросил я.
     — Хочешь, чтобы я тебе объяснил?
     — Да, — сказал я.
     — Нет! — завопил он. — С какой стати я буду тебе объяснять!
     И стал махать кулаком у меня перед носом.
     — Я буду тебя душить, — сказал он.
     — Душить? — спросил я. — А как это?
     — Ты не знаешь как надо душить? — удивился он.
     — Нет.
     — Правда, не знаешь?
     — Нет.
     Он схватил меня руками за шею и стал сжимать её.
     — Вот так, — сказал он.
     — Помогите! — только и успел крикнуть я совсем тихо.
     Но и этого было достаточно: мой папа ворвался в комнату.
     Он схватил разбойника за шкирку и поднял одной рукой!
     — Так-так, разбойник! — строго сказал он.
     Другой рукой он распахнул окно, отодвинул в сторону занавеску и вышвырнул разбойника вон.
     Я выскочил из постели и стоял рядом с папой.
     — Ты видел, как я его вышвырнул? — спросил мой папа.
     — Ага.
     — Он пролетел прямо над землей. Вот так нужно вышвыривать разбойников. Никогда не кидать их вверх. Запомнил?
     — Ага.
     — А если придется вышвыривать разбойника в реку, то кидать нужно по-другому, чтобы он прыгал по воде как камешек. Надо взять его за ноги и сначала хорошенько раскрутить. Тогда он полетит правильно.
     И он рассказал мне, как однажды вышвыривал разбойника в озеро: тот подпрыгнул на воде целых десять раз и долетел аж до середины озера.
     — Помогите! — кричал разбойник. — Что же мне теперь делать?
     — Плыть, — крикнул ему мой папа.
     — Куда?
     — На другой берег.
     Того разбойника папа больше не видел.
     — Вышвыривать разбойников надо учиться, — сказал он.
     А потом прибил под моей кроватью доску, чтобы там не было места для разбойников.
     — Для возможных разбойников, — добавил мой папа.

     Тоон Теллеген. «Мой папа»

     ЗВЕРИ!
     У КОГО ИЗ ВАС СЕГОДНЯ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ?
     Если ни у кого, то кто хотел бы отпраздновать его заранее?
     Если таких тоже нет, то кто из вас хочет отпраздновать что-нибудь другое и позвать меня на торт с пирогом?
     Если все равно никто, то кто хочет просто так испечь торт (с медом, взбитыми сливками, сладким желе и сахарной глазурью) и спросить меня, не зайду ли я в гости, чтобы его съесть?
     Если опять никто, то что же мне делать?
     Вы знаете, что такое пропадать? Вот это сейчас со мной случится.
     Помогите мне.

     Медведь.

     В тот вечер у всех был день рождения, остальные праздновали его заранее, или праздновали что-нибудь другое, или просто пекли торт. Медведь носился от дома к дому, пока окончательно не выбился из сил. Тогда он улегся под ивой и тихонько заснул в лучах заходящего солнца.

     Тоон Теллеген. «Письма только для своих»

     Я СТОЯЛ НА ПОРОГЕ. Я был еще очень маленький, даже не помню точно какой.
     Я видел верхушки башен и пшеничное поле, и по-моему, моя мама пекла блинчики.
     Где-то проехал поезд.
     Светило солнышко.
     Далеко-далеко я увидел маленькую точку. Она приближалась.
     «Что это такое?» — подумал я.
     Точка стала побольше. Она превратилась в черную штуковину с выпуклостями. Штуковина подпрыгивала, как мячик, скакала и пританцовывала. Потом у нее появились руки, ноги и голова.
     — Ты кто? — закричал я.
     — Я твой папа, сказала штуковина и открыла калитку.
     «Мой папа? — подумал я. — Никогда о таком не слышал».
     — А что это такое? — крикнул я.
     — Ну-у...
     — Откуда ты взялся? — спросил я.
     — Ниоткуда.
     Тут штуковина свернулась в клубок и подскочила прямо ко мне. Она распрямилась и оказалась гораздо больше меня. Но я, конечно, был тогда еще совсем маленький.
     — Так-так, — сказал я. — Значит, ты мой папа.
     Мой папа кивнул, подхватил меня на руки и нажал пальцем мне на нос.
     — Привет, Оливер, — сказал он.
     Я очень хорошо это помню.
     На улице было лето.

     Тоон Теллеген «Мой папа»

     БЕЛКА СИДЕЛА НА ВЕТКЕ У ДВЕРИ СВОЕГО ДОМА И ЧУВСТВОВАЛА себя подавленно. Это было странное чувство, оно обычно возникало, когда была плохая погода, или когда за целый день никто не заходил в гости. Муравей сказал, что это называется «чувствовать себя подавленно».
     День был серый, и белке не хотелось идти в дом. Она взяла кусочек буковой коры, который валялся у двери, и начала писать письмо. «Дорогой», — написала она. И остановилась. «Дорогой KTO?» — подумала она. И никого не смогла придумать. Она вздохнула и продолжила:

     Дорогой
     Мне бы очень хотелось однажды

     Больше ничего не получалось.
     «Вот так всегда бывает, когда я подавлена, — подумала белка. — Тогда я сама не знаю, чего хочу».
     Вдруг подул легкий ветерок. Он вырвал письмо у нее из лап и понес его прочь между деревьями. Белка снова вздохнула. Небо стало темнеть, и прямо ей на нос упала тяжелая дождевая капля. «Так я и знала», — подумала белка и поежилась.
     Настоящий дождь так и не пошел, но было темно и холодно, и белка становилась все более подавленной.
     «Мне кажется, — подумала она, — такой подавленной я еще никогда не была». От этой мысли ей стало немного приятнее, но ненадолго.
     Уже вечерело, когда мимо вдруг пролетело письмо.
     Оно зацепилось и повисло на ветке. «Это не мне», — мрачно подумала белка. Но все-таки взяла письмо и развернула его.

     Дорог
     Мне бы тоже очень хотелось как-нибудь

     прочла она.
     Письмо было написано корявым незнакомым почерком.
     Белка посмотрела его на свет, потрогала все буквы, но даже не знала, что и подумать.
     Она точно знала, что письмо не от кита, и не от слона, и не от черепахи, и не от чайки, и даже не от дождевого червяка.
     «Это письмо от незнакомца, — подумала белка. — Но что он хотел сказать? И кто этот „Дорог“?»
     Стало смеркаться. Белка покачала головой. «Здорово было бы придумать что-то особенное», — подумала она.
     Она огляделась по сторонам, и вдруг ей показалось, что рядом кто-то был. И ему тоже хотелось придумать однажды что-то особенное.
     Белке на нос снова упала дождинка. И еще одна. Она поднялась и подумала: «Ну вот, день потерян», — а потом решила как-нибудь спросить у муравья, что означает «потерянный день» и какие еще бывают дни.
     Белка пошла в дом. Но уже стоя на пороге, она вдруг обернулась и крикнула что есть сил: «Эге-гей!»
     «На всякий случай», — подумала она.
     Несколько минут все было тихо. И вдруг откуда-то издалека, наверное, даже из-за океана, послышался тихий, дрожащий голосок: «Эге-гей!»
     Белка кивнула и почувствовала себя уже не такой подавленной. Она зашла в дом и прямиком направилась к шкафу. «Проголодалась я», — подумала она. И это была приятная мысль, ведь на верхней полке у нее стояла большая банка букового меда.

     Тоон Теллеген «Не все умеют падать»

     Где-то у самого речного дна щука спросила у карпа:
     — Хочешь, я напишу тебе письмо?
     — Давай, — сказал карп.
     — А что мне написать? — спросила щука.
     — Ну... — задумался карп. — Начни с «Дорогой карп».
     Щука написала:

     Дорогой Карп!

     — А дальше? — спросила она.
     — Ах, — сказал карп. — Этого уже достаточно.
     — Достаточно? — удивилась щука. — Да это же пустое место!
     — Пустое место? — возмутился карп, и плавники у него покраснели. — «Дорогой карп» — это пустое место?
     — Да, — сказала щука.
     — Дай сюда письмо, — завопил карп и вырвал письмо из плавников щуки.
     — Это пустое место! — визжала щука, и наверх поднимались клокочущие воздушные пузырьки.
     Карп забрал письмо с собой и уплыл в камыши у изгибы реки. В глубине, между двух камышин, он перечитывал его и довольно кивал.
     Чуть позже мимо проплыла обиженная щука и услышала карпа. Каждый раз, дочитав до конца, он начинал заново, с «Дорогой».
     — А ответ я получу? — спросила щука.
     — Я должен подумать, — сказал карп, не отрывая взгляда от письма и бормоча: — В этом письме есть большое зерно правды. Я уверен.
     — Подумать, подумать... — сказала щука. — Ты же можешь просто написать «Дорогая щука»?
     — Вполне возможно, — сказал карп. — Но это гораздо сложнее, чем тебе кажется, щука.
     Он быстро поплыл прочь и скоро скрылся из виду.
     Мрачная щука опустилась на дно реки и стала думать о темноте и одиночестве. Время от времени она в сердцах желала карпу провалиться в воздух. Размышляя об этом, она написала плавником на песке:

     Дорогая щука!
     Ты — самая лучшая щука.
     Все звери.

     «Вот это настоящее письмо», — подумала она, удивившись. Она перечитала его и позабыла про карпа, который все еще не мог оторваться от своего письма в камышах у изгиба реки.

     Тоон Теллеген. «Письма только для своих»

     ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ МУРАВЕЙ И БЕЛКА СИДЕЛИ РЯДОМ НА ВЕТКЕ у двери белкиного дома. Взошла луна. Белка и муравей ели сладкие буковые орешки с медом. Они долго молчали. Потом муравей спросил:
     — Ты никогда не устаешь от меня, белка?
     — Я? — переспросила белка. — Нет, что ты.
     Муравей помолчал, а потом сказал:
     — Это вполне может случиться.
     — Нет, — возразила белка. — Не может. Как я могу устать от тебя?
     — Очень даже можешь, — сказал муравей. — От всего устаешь. Все на свете надоедает. Тебе ведь надоедают иногда буковые орешки?
     — Буковые орешки... — повторила белка. Она глубоко задумалась, но так и не смогла припомнить, чтобы ей надоели буковые орешки. «Но ведь как знать», — подумала она.
     — Но ты мне никогда не надоешь! — сказала она.
     — Надо же, — сказал муравей. Долгое время они молчали. Тонкие перышки тумана поднимались из кустов и, медленно извиваясь среди деревьев, исчезали в лесу.
     — Я иногда устаю сам от себя, — сказал наконец муравей. — Ты — нет?
     — А что именно у тебя устает? — поинтересовалась белка.
     — Не знаю, — ответил муравей. — Просто устаю. Весь целиком.
     Белка никогда о таком не слышала. Она почесала за ухом и задумалась о самой себе. И когда она продумала о себе довольно долго, то неожиданно и правда устала от себя самой. Странное это было чувство.
     — Да, — сказала она. — Теперь я тоже от себя устала. Муравей понимающе кивнул.
     Был теплый вечер. Вдалеке что-то кричала с дерева сова, а высоко в небе висела луна, большая и круглая.
     Муравей и белка молчали и отдыхали сами от себя. Время от времени они вздыхали, хмурили брови и грызли орешки с медом. И только совсем поздно, когда луна уже почти закатилась, они отдохнули и заснули.

     Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»

     — И ТЫ НИКОГДА НЕ ПАДАЕШЬ? — СПРОСИЛА БЕЛКА У ЦАПЛИ, которая как раз стояла в камышах на одной ноге.
     — Нет, — ответила цапля. — Я не умею падать.
     — А ты когда-нибудь пробовала? — спросила белка.
     — Сто раз, — сказала цапля. — У меня не получается.
     — Я думаю, все умеют падать, — решила белка.
     — А я вот — нет, — возразила цапля. Они чуть-чуть помолчали. А потом белка потихоньку сказала:
     — Я точно знаю, у тебя получится.
     — Эй, лягушонок, — позвала цапля, повернув голову к лягушонку, сидевшему на большом листе кувшинки. — Я могу упасть?
     — Ты — нет, — ответил лягушонок. — А я могу!
     Он вытянулся, встал на одну лапку, покачнулся, поскользнулся, крикнул: «Ух ты!» — и шлепнулся на спину в воду.
     Через несколько минут он снова вскарабкался на лист кувшинки и крикнул: «Ну как? Здорово я упал?»
     — Да, — сказала цапля. — Здорово. Я так не умею. Но белка ей не поверила.
     — А если ты подогнешь ногу, на которой стоишь? — спросила она. — Тогда ты наверняка упадешь.
     — Я не могу согнуть эту ногу, — сказала цапля.
     — Почему это?
     — Она не гнется. — Цапля нахмурила брови и спросила: — Почему ты мне не веришь?
     — А ты бы хотела упасть? — поинтересовалась белка.
     — Очень бы хотела, — ответила ей цапля. — Очень-очень, — и по ее щеке скатилась слеза.
     Белка решила позвать на помощь муравья и других зверей. Муравей считал, что падать умеют все. «Даже кит, — сказал он. — И даже червяк». Он был абсолютно в этом уверен.
     И совсем скоро на берегу реки собралось множество зверей. Они все хорошо умели падать и от души хотели помочь цапле.
     Первая идея пришла в голову слону. Вместе с носорогом они хорошенько разогнались и изо всех сил врезались в цаплю. Ну и сильный же был удар!
     Носорог со слоном повалились на спину и барахтались в воде, очень расстроенные.
     А цапля так и стояла на одной ноге, она только вскрикнула: «Ой!»
     Потом и другие звери пытались свалить цаплю. Они толкали ее, незаметно подкрадывались и кричали ей в самое ухо, рассказывали дурацкие истории, раскачивали у нее перед клювом вкусно пахнущим тортом из рыбьей чешуи и со всей силы наступали ей на пальцы. Цапля не падала.
     — Но ведь у всех бывают дни, — пробормотал крот, который был занят сооружением подземного хода под цаплиной ногой, — когда все так и валится. Разве нет?
     — Ну да, — сказал муравей. — Бывают такие дни.
     Когда солнышко скрылось за горизонтом, звери бросили свои попытки и отправились по домам.
     А цапля осталась одна, в сумерках, в камышах у берега реки. «А я все стою и стою», — печально подумала она. Время от времени она поглядывала на лягушонка, а тот снова и снова пытался запрыгнуть на лист кувшинки, но каждый раз соскальзывал и падал в воду.

     Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»

     КОГДА МУРАВЕЙ СНОВА ОТПРАВИЛСЯ В ДАЛЕКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, белка сидела у окошка и думала о нем.
     Вдруг она задрожала от страха и подумала, а есть ли на свете муравей?
     Она села за стол и обхватила голову лапами.
     «Может быть, я придумала муравья...» — подумала она. Мысли у нее потемнели, и белка испугалась, что сейчас расстроится так сильно, что не сможет пошевелиться.
     Но она все-таки успела вскочить, вышла на улицу, спустилась с бука и побежала в лес.
     Скоро она встретила сверчка.
     — Сверчок, — едва выговорила она, запыхавшись, — ты когда-нибудь слышал о муравье?
     Сверчок ничего не ответил, но на лице у него появилось задумчивое выражение.
     — Муравей... — пробормотал он, — слышал ли я что-нибудь... Как ты его назвала?
     — Муравей, — ответила белка. — Муравей.
     — Муравей, — задумчиво повторил сверчок. — Муравей. Муравей...
     Потом он покачал головой.
     — Нет, — сказал он. — О нем я никогда не слышал.
     — Ох, — вздохнула белка. — Значит, я его выдумала.
     — Правда? — заинтересовался сверчок. Он обожал разные выдумки.
     Но белка быстро пошла дальше и спросила то же самое у жука, чайки, слона и воробья. Но никто не слышал о муравье. «Нет, — говорили они. — Муравей... Нет. К сожалению, нет». Они слышали о нутрии, коноплянке, антилопе-гну, мускусной крысе и единороге, но ничего не знали о муравье.
     Под вечер белка возвращалась домой. На лапках у нее была болотная грязь, и она с трудом смогла вскарабкаться на бук. Расстроенная, она сидела у двери своего домика, и последние солнечные лучики скользили по ее мордочке.
     «Значит, я его выдумала... — подумала она. — Я выдумала его передние лапки и его пальчики, и что больше всего на свете он любит мед... И что я так по нему скучаю, это я тоже придумала...»
     И она увидела, как по ее. мыслям бродит эта выдумка. Как они вместе сидят на берегу реки, обнявшись. А потом она даже услышала, как эта ее выдумка объясняет ей что-то непонятное.
     Так она и заснула в этот теплый летний вечер, прямо перед дверью своего домика.
     А далеко-далеко, в пустыне, муравей стер со лба капельки пота, ведь он бежал со всех ног, бежал в лес, к белке. «Только бы она меня не забыла», — подумал он и побежал еще быстрее.
     «Белка! — крикнул он. — Я возвращаюсь!»

     Тоон Теллеген. «Не все умеют падать»

     ОДНАЖДЫ ЗИМОЙ БЕЛКА НАПИСАЛА ПИСЬМО МУРАВЬЮ:

     Дорогой муравей!
     Муравей муравей муравей муравей муравей
     муравей муравей муравей муравей
     дорогой муравей
     муравей муравей муравей муравей
     дорогой муравей
     дорогой муравей
     муравей.

     Белка.

     Письмо было странное, и белка сама не знала, зачем она его написала. Но она надела на письмо куртку и натянула на него шапку, потому что на улице было холодно. Потом она объяснила ему, куда идти, и открыла дверь.
     Письмо осторожно вышло на улицу, спустилось по буку вниз, пробралось через снег и постучало в окошко к муравью.
     — Кто там? — спросил муравей.
     — Письмо, — ответило письмо.
     — Письмо? — удивился муравей и открыл дверь.
     — Я для вас, — сказало письмо и слегка поклонилось, сняв шапку.
     Муравей рассмотрел его со всех сторон, а потом осторожно открыл конверт.
     — Я тебя прочту, — предупредил он.
     — Конечно, — сказало письмо.
     Прочитав его, муравей довольно потер руки и сказал:
     — Присаживайся, письмо, присаживайся. Чем тебя угостить?
     — Ну... — задумалось письмо. — Я даже не знаю.
     — Хочешь чего-нибудь сладкого? — спросил муравей.
     — Хочу! — сказало письмо и зашуршало от удовольствия.
     Муравей взял ручку и написал сверху на письме: «что-то сладкое». Потом подумал и приписал внизу: «что-то теплое». Себе же он достал горшочек меда.
     Письмо от удовольствия зашелестело, а уголки у него завернулись.
     Они долго просидели за столом, и муравей то и дело вставал, чтобы написать что-нибудь на краях письма.
     Когда стемнело, письмо попрощалось. На улице шел снег, и оно медленно брело через сугробы назад к буку, потом вскарабкалось наверх и просунулось под белкину дверь.
     — Так-так, — сказала белка. — Ты вернулось.
     — Да, — сказало письмо, и когда белка склонилась над ним, рассказало ей все, что с ним было. А потом даже сказало о том, что муравей о ней, белке, думает.
     — И что он обо мне думает? — спросила белка.
     — Прочитай, — сказало письмо.
     Белка прочитала, а потом спросила письмо, можно ли перед сном положить его под подушку.
     — Ладно, — согласилось письмо.
     На улице поднялась метель. Белкин домик трещал, а снежные хлопья становились все больше. Мир все белел и белел.
     Но белка и письмо ничего об этом не знали.
     Они спали, и снились им разные слова и сладкие чернила.

     Тоон Теллеген. «Письма только для своих»