Лютая и страшная смерть. В погоне за барсуком

Сколько раз здесь бывал, все исхожено вдоль и поперек, и вот на ж тебе — заблудился! Леший попутал, не иначе. Часа полтора проплутав от делянки к делянке, я пошел по песчаному руслу пересохшего лесного ручья, пересек глубокий заросший ежевичником овраг и вышел на совсем уж незнакомое мне место

И тут я заметил человека. Обнаружив меня по хрусту ломающихся под ногами веток, он не стал прятаться, но и не окликнул, просто настороженно ждал, когда я приближусь. На приветствие сухо ответил кивком головы, не скрывая легкого раздражения от присутствия постороннего. Внимательно оглядевшись, я окончательно убедился, что никогда раньше не заходил в этот глухой угол леса.

На пологом сухом косогоре, редко поросшем молодыми дубками и густо осинником, в первую очередь внимание привлекал высокий, в рост человека деревянный крест, сработанный топором, да так ладно, что топорной работу не назовешь. Под аккуратным жестяным козырьком в рамочке со стеклом на кресте висела фотография молодого парня. На приземистой лавочке возле креста лежал выцветший рюкзак.

Все это было неожиданно и показалось странным, что, очевидно, и отразилось на моем лице. В растерянности я не нашелся, как завязать разговор: задавать лишние вопросы в этом партизанском крае не принято искони.

Заметив мое замешательство, незнакомец — седой мужчина лет пятидесяти — смягчился и снисходительно обратился первым:
— Мир тесен. Расслабься, мил человек. Присядь вот, помянем сообща, как полагается по русскому обычаю, — он указал на лавочку, убирая с нее рюкзак.

В его движениях чувствовалась основательность, в голосе властность, внутренняя уверенность в себе, присущая людям, крепко стоящим на ногах.
— У вас здесь кто-то похоронен?
— Не похоронен. Смерть здесь принял мучительную, какую лютому врагу не пожелаешь. Сын, Царствие ему Небесное, Юрий, — глаза отца повлажнели, он перекрестился.  — Да ты присаживайся, в ногах, сам знаешь…

Из развязанного рюкзака была извлечена бутылка водки, нехитрая снедь. Пили не чокаясь. После третьей стопки Егор, как он представился, указал на обрушенный вход в барсучью нору, по всем приметам уже нежилую, давно заброшенную:
— Вот тут все и случилось,  — и Егор неспешно, время от времени с волнением затягиваясь сигаретой и подыскивая нужные слова, поведал историю, которая и легла в основу дальнейшего повествования.

* * *

Юрка был добытчиком каких мало. Охота служила ему не пустой забавой, не «утехой для мужчин», как пишут иногда в своих журналах городские приверженцы Артемиды, не развлечением, как для большинства великовозрастных балбесов, стреляющих по сойкам да по пустым бутылкам, охота Юрку кормила, и в этом он превзошел всех мужиков-односельчан, пробавляющихся ружьем несерьезно, от случая к случаю.

Мех бобра, норки, выдры, куницы да даже лисицы и енота на черном рынке у скорняков пользовался спросом и был в цене, что позволяло не только сводить концы с концами, но и безбедно, по местным меркам, существовать. Дичина — солонина, тушенка, копчености — в доме не переводилась, и присловье «дым густой — обед пустой» было не в чести. Опять же рыбалка тоже подспорье, еще какое! Правда, вразрез существующим правилам, в нарушение закона… Риск? Совесть? Юрка даже и не заморачивался на эту тему, а просто привычно делал свое дело, и все у него было шито-крыто, все сходило ему с рук: ни разу он не попался, ни разу не поплатился. Дерзким и ловким фортуна благоволит, делая их еще и удачливыми. До поры…

* * *

Однажды, уже в зазимок (лежал небольшой снежок) Юрка не вернулся из леса ночевать. Такое случалось и раньше. То лося разделывал и припозднился, то в дальний край угодий зашел и не успевал с капканами засветло; ночевать-то в лесу не в новинку: топор с собой — костер пожарче, лапник под бок — не пропадешь! Да и что может случиться в своем лесу, знакомом Юрке с детства, куда он заходит хозяином? Именно своем, потому что и начинается-то лес сразу на задворках, в конце огорода, и тянется — пешком не обойдешь ни за сутки, ни за двое. Но когда под утро во двор прибежала Юркина собака, а сына все не было и не было, Егор почуял неладное. Да и поведение собаки было каким-то странным, внушало тревогу: она то возбужденно лаяла, привлекая внимание, то жалко опускала голову, как бы винясь, что сделала что-то не так, неправильно, за что точно не похвалят…

Ягодка появилась у Юрки года три назад забавным кутенком, озорным и игривым, но уже со всеми задатками незаменимого помощника на охоте. Еще в полуторамесячном возрасте она азартно раскопала, учуяв, крысиное гнездо под стоявшим во дворе верстаком, и передушила весь выводок пасюков, подчиняясь врожденному инстинкту норного охотника.

Кличку щенку выбирать долго не пришлось: два ведра черники в уплату за славного крепыша с характерным для ягдов окрасом и загодя купированным хвостиком подсказали верное решение, подчеркивающее и название породы, и пол, и цену вопроса: Ягодка.
— Ягда, Ягда, фьють-фьють-фьють, — посвистывая, позвал Егор как можно ласковей.

Собака неохотно давалась в руки, признавая за хозяина лишь Юрку. Она подбежала поближе, позволив разглядеть себя получше. Отсутствие ошейника и в кровь искусанная морда псины с запекшимися бурыми пятнами на брылях навели Егора на пугающую догадку: с сыном беда. Сердце у отца упало.

* * *

Егор спешил. На схваченном с ночи легким морозцем снегу легко просматривались и вчерашние следы от Юркиных сапог с глубоким «тракторным» протектором, и неглубокий собачий наслед, челноком петляющий вдоль основной тропы. Егор старался по возможности сокращать путь, напрямую срезая частые Юркины отклонения от маршрута, вызванные то случайным препятствием вроде сырого болотца или поваленной поперек сучковатой сушины, то изучением изредка встречающихся на белой тропе звериных следов, не оставленных без пристрастного внимания молодым охотником.

Хорошим ориентиром служила Ягодка, мелькающая среди деревьев, забегающая наперед и как бы с пониманием дожидающаяся спешащего за ней человека, то и дело останавливающегося перевести дух и вытереть с лица соленый, разъедающий глаза пот.

По пути Егор вспомнил, как накануне сын сдержанно похвастался, что отыскал жилое барсучье убежище в отдаленном, редко посещаемом квартале лесных угодий, но не решился запускать в нору собаку, еще ни разу не притравленную на обладателя мощных когтей и острых зубов. Кажущийся неуклюжим увальнем на поверхности, в глубине родного подземелья, где и стены помогают, барсук, как правило, оказывает ожесточенное сопротивление любому агрессору, посягнувшему на его территорию.

Мысленно перебирая возможные причины Юркиной задержки (перехватили егеря, сломал ногу, неосторожно ранил себя), Егор старался даже мысли не допускать о самом страшномнепоправимом, оставляя шанс на желаемый благополучный исход дела: даже если что-то и произошло, сейчас подоспеет отцовская помощь, и все разрешится самым чудесным образом, все станет на свое место, войдет в нужное русло. Главное,успеть.
— Юра-а-а!!!

В лесной тишине, в морозном воздухе крик Егора прозвучал неожиданно и резко. В ответ напуганные сойки осыпали его своими проклятиями и уже неотстанно сопровождали назойливым стрекотанием, оповещая окрест о вторжении постороннего. Очередной раз забежавшая наперед Ягодка взлаяла невдалеке азартно, на высоких тонах, и, с трудом вскарабкавшись по скользкому крутому склону оврага, Егор устремился на ее голос. То, что он увидел, повергло его в шок, безжалостно разрушив все предыдущие надежды.

Собака отчаянно, как на дичь, лаяла на неподвижно торчащие из тесного лаза в подземное углубление ноги, обутые в сапоги. Рядом на рюкзаке лежало Юркино ружье…

На ясном, почти безоблачном небе ярко играло уже полдневное солнце, деревья красовались в искрящемся серебристом инее. Но все это померкло в глазах Егора, да и все окружающее пространство сузилось для него до кошмарной картины торчащих из норы неподвижных ног сына.

Сознание Егора на мгновение помутилось, колени подкосились не столько от физической усталости, сколько от тяжести насевшего на плечи непоправимого. Ужас, горе и отчаяние овладели им, и дикий, истошный, раздирающий душу вопль вырвался из груди несчастного отца.

Он кричал не переставая, голыми руками разрывая мерзлую, плохо поддающуюся землю, не обращая внимания ни на боль, ни на выступающую из-под содранных ногтей кровь. Ягодка, не понимая до конца, какая страшная трагедия приключилась с ее хозяином, но по-собачьи осознавая, что и ей нужно чем-то помочь, принялась, поскуливая, тоже копать, но только лезла Егору под руку и тем самым мешала.

Несколько раз тот отталкивал и даже отшвыривал помощницу, и, наконец, обезумевший, обозленный на, как ему казалось, виновницу всего случившегося, схватил с рюкзака Юркино ружье и в упор разрядил в Ягодку стволы, спустив сразу два курка.

Гром сдвоенного выстрела вернул Егора к реальности. Он отбросил ружье, рухнул на землю, обхватил дрожащими руками окоченевшие ноги сына и, уткнувшись в них лицом, дал волю слезам...

* * *

Как заядлый охотник, Юрий, конечно же, вернулся к обнаруженной им барсучьей норе. В сезон добыть заплывшего салом барсука всегда считалось великой удачей: полведра ценнейшего целебного жира, хитрым образом вытопленного из упитанной тушки несчастного заложника народной медицины, даже по заоблачным ценам уходило влет, серьезно пополняя бюджет добычливого счастливчика.

В очередной раз внимательно обследовав укромное место поселения, следопыт наспех заткнул своей ватной курткой секретный запасной лаз, устраиваемый барсуками на случай вынужденного ретирования, и, взяв наизготовку ружье, решительно отстегнул ошейник с рвущейся в бой Ягодки.

Ягдтерьер с присущей этой славной породе злобой и страстью ринулся в нору, где тотчас встретил яростный отпор загнанного в угол зверя, вес которого, случается, достигает полутора пудов.

Завязалась дуэль: из жерла норы доносились звуки ожесточенной борьбы. Неопытная Ягодка, «на чужом поле» впервые повстречавшая достойного, а то и превосходящего ее силой и сноровкой противника, явно не справлялась с задачей, надо было либо своим напором выдавить, выгнать барсука под выстрел хозяина, либо задушить зверя в норе и вытянуть наружу. Время шло.

Подземный поединок не прекращался, о чем свидетельствовали лай и рычание, то периодически стихающие, то возобновляющиеся с новой силой. Одно время казалось, что собака, пятясь задом, упорно продвигается к выходу, рывками волоча за собой противника, и что она уже совсем близко.

На всякий случай притулив на рюкзак заряженное, готовое к выстрелу ружье, охотник решил сам полезть на подмогу, попытаться руками дотянуться до собаки и вытянуть ее вместе с добычей, в которую норники вцепляются мертвой хваткой.

Сухопарый, без верхней одежды, он легко протиснул гибкое молодое тело во входное отверстие. В норе было тесно, душно и темно. Упруго упершись ногами в землю, Юрка с усилием, толчком продвинул корпус тела вперед, держа вытянутые руки перед собой, и тут…

Набрякший осенней влагой полутораметровый слой грунта над распластанным горизонтально телом человека тяжело осел, придавив голову лицом в сырой песок, гнетом сковал, обрекая на неподвижность, находящиеся внутри коварного лабиринта руки, шею, плечи, грудную клетку, сделав непосильным желание высвободиться из плена удушающих объятий сырозема…

Ягодка выбралась на волю нескоро, вслед за хозяином норы, проложившим путь на свободу через небрежно заткнутый ватником резервный лаз.

Весь вечер и долгую ночь прождав, недоумевая, что произошло, она, подчиняясь одной ей понятной логике, побежала домой. Увы, к гонцу, принесшему недобрую весть, часто бывают немилосердны…

Когда Юрку хоронили, голова у него была седая, как и у его убитого горем отца, шедшего за гробом.